В водовороте - Страница 72

К оглавлению

– Что это, каким вы франтом нынче?

– Он нынче всегда таким является и каждый вечер изволит с моей супругой в карты играть! – подхватил князь.

– Изволю-с, изволю!.. – отвечал Миклаков, несколько краснея в лице.

– Ну, прежде всего подите и посмотрите моего сына, – сказала ему Елена.

– Да, да, прежде всего этого господина надобно посмотреть! – отвечал Миклаков и прошел в детскую.

– Какой отличный мальчик! Какой прелестный! – кричал он оттуда.

Елена при этом вся цвела радостью. Князь, в свою очередь, тоже не менее ее был доволен этим.

Миклаков, наконец, вышел из детской и сел.

– Славный мальчик, чудесный, – повторил он и тут еще раз.

– А вот Елена Николаевна хочет не крестить его, – сказал князь.

– Что-с? – спросил торопливо Миклаков, как бы ничего этого не знавший.

– Я хочу, чтобы он остался некрещеным, – отвечала Елена.

– Но на каком же это основании?

– На том, что оба мы, родители его, не признаем никакой необходимости в том.

– Поэтому вы сына вашего хотите оставить без всякой религии?

– Хочу! – сказала Елена.

Миклаков поднял от удивления плечи.

– Признаюсь, я не знаю ни одного дикого народа, который бы не имел какой-нибудь религии.

– У диких она пусть и будет, потому что все религии проистекают или из страха, или от невежества.

– От невежества ли, от страха ли, из стремления ли ума признать одно общее начало и, наконец, из особенной ли способности человека веровать, но только религии присущи всем людям, и потому как же вы хотите такое естественное чувство отнять у вашего сына?!

– Если у него нельзя отнять религиозного чувства, то я не хочу, по крайней мере, чтоб он был православный.

– Какой же бы религии вы желали посвятить его? – спросил насмешливо Миклаков.

– Да хоть протестантской!.. Она все-таки поумней и попросвещенней! – отвечала Елена.

– А позвольте спросить, долгое ли время вы изволили употребить на изучение того, чтобы определить достоинство той или другой религии? – продолжал Миклаков тем же насмешливым тоном.

– Для этого вовсе не нужно употреблять долгого времени, а просто здравый смысл сейчас же вам скажет это.

– Ну, а я этого здравого смысла, признаюсь, меньше всего в вас вижу, – возразил Миклаков.

– Это почему? – воскликнула Елена.

– А потому, что если бы вы имели его достаточное количество, так и не возбудили бы даже вопроса: крестить ли вам вашего сына или нет, а прямо бы окрестили его в религии той страны, в которой предназначено ему жить и действовать, и пусть он сам меняет ее после, если ему этого пожелается, – вот бы что сказал вам здравый смысл и что было бы гораздо умнее и даже либеральнее.

– Может быть, умнее, но никак не либеральнее, – сказала, отрицательно покачав головой, Елена.

– Нет, либеральней, – повторил еще раз Миклаков. – То, что вы сделаете вашего сына протестантом, – я не говорю уже тут об юридических неудобствах, – что вы можете представить в оправдание этого?.. – Одну только вашу капризную волю и желание, потому что предмета этого вы не изучали, не знаете хорошо; тогда как родители, действующие по здравому смыслу, очень твердо и положительно могут объяснить своим детям: «Милые мои, мы вас окрестили православными, потому что вы русские, а в России всего удобнее быть православным!»

– В том-то и дело, что я вовсе не хочу, чтобы сын мой был русский!

– И того вы не имеете права делать: сами вы русская, отец у него русский, и потому он должен оставаться русским, пока у него собственного, личного какого-нибудь желания не явится по сему предмету; а то вдруг вы сделаете его, положим, каким-нибудь немцем и протестантом, а он потом спросит вас: «На каком основании, маменька, вы отторгнули меня от моей родины и от моей природной религии?» – что вы на это скажете ему?

– Ничего я ему не скажу, – возразила Елена с досадой, – кроме того, что у него был отец, а у того был приятель – оба люди самых затхлых понятий.

– А мы ему скажем, – возразил Миклаков, – что у него была маменька – в одно и то же время очень умная и сумасшедшая.

– Не сумасшедшая я! – воскликнула на это Елена. – А надобно же когда-нибудь и кому-нибудь начать!

– Что такое начать? – спросил ее Миклаков. – Чтобы все люди протестантами, что ли, были?

– Подите вы с вашими протестантами! – воскликнула Елена. – Чтобы совсем не было религии – понимаете?..

Когда Елена говорила последние слова, то у ней вся кровь даже бросилась в лицо; князь заметил это и мигнул Миклакову, чтобы тот не спорил с ней больше. Тот понял его знак и возражал Елене не столь резким тоном:

– А вот когда не будет религии, тогда, пожалуй, не крестите вашего сына: но пока они существуют, так уж позвольте мне даже быть восприемником его! – заключил он, обращаясь в одно и то же время к князю и к Елене.

– Ну, делайте там, как хотите! – сказала та с прежней досадой и отворачиваясь лицом к стене.

– Я очень рад, конечно, – отвечал князь и пожал даже Миклакову руку.

– А когда же эта история будет? – спросил тот.

– Как-нибудь на этой неделе, – отвечал протяжно князь. – Можно на этой неделе? – счел он, однако, нужным спросить и Елену.

– Мне все равно! – отвечала та, не повертываясь к ним лицом.

– На неделе, так на неделе! – сказал Миклаков и веялся за шляпу.

– А вы еще к нам… К княгине зайдете? – спросил его князь.

– Зайду-с, – отвечал Миклаков опять как бы несколько сконфуженным голосом.

По уходе его, Елена велела подать себе малютку, чтобы покормить его грудью. Мальчик, в самом деле, был прехорошенький, с большими, черными, как спелая вишня, глазами, с густыми черными волосами; он еще захлебывался, глотая своим маленьким ротиком воздух, который в комнате у Елены был несколько посвежее, чем у него в детской.