В водовороте - Страница 71

– Целую тысячу, – повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший, сколько ему князь давал. – Но я тут, понимаете, себя не помнил – к-ха!.. Весь исполнен был молитвы и благодарности к богу – к-ха… Мне даже, знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь – к-ха! – двум существам, а мне за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить за то?.. «Не надо, говорю, мне ничего!»

– Вот уж это, по-моему, глупо! – сказала Елизавета Петровна. – С бедных не взять – другое дело, а с богатых – что их жалеть!

– Согласен, что так, но что же прикажете с характером своим делать? Не надо да не надо!.. Проходит после того день, другой, неделя, а они все, может быть, думают, что мне не надо, – так я на бобах и остался!

– И ништо вам, сами виноваты, – сказала ему Елизавета Петровна.

– Сам, сам!.. – согласился Елпидифор Мартыныч. – Не пособите ли вы мне в этом случае?.. Право, мне становится это несколько даже обидно… Вот когда и нужно, – присовокупил он каким-то даже растроганным голосом, – чтобы родители были при детях и наставляли их, как они должны себя вести!

– Плохо уж нынешних детей наставлять! – воскликнула Елизавета Петровна.

– Плохо-то, плохо! Конечно, что на первых порах слова родительские им покажутся неприятными, ну, а потом, как обдумаются, так, может быть, и сделают по-ихнему; я, вы знаете, для вас делал в этом отношении, сколько только мог, да и вперед – к-ха!.. – что-нибудь сделаю, – не откажитесь уж и вы, по пословице: долг платежом красен!

– Сделаю, скажу, если только примут меня! – отвечала Елизавета Петровна.

– Примут, примут! – повторил двоекратно Елпидифор Мартыныч и, поехав от Елизаветы Петровны, готов был прибить себя от досады, что о деньгах, которые были почти в руках его, он должен был теперь столько хлопотать. Почтенный доктор, впрочем, совершенно понапрасну беспокоился. Князь имел намерение поблагодарить его гораздо больше, чем сам того ожидал Елпидифор Мартыныч; кроме того, князь предположил возобновить ему годичную практику в своем доме, с тем только, чтобы он каждый день заезжал и наблюдал за Еленой и за ребенком. После помощи, оказанной Иллионским Елене, князь решительно стал считать его недурным доктором и не говорил ему о своих предположениях потому только, что все это время, вместе с Еленой, он был занят гораздо более важным предметом.

– Как же мы назовем нашего птенца? – спросил он ее.

– Да хоть Николаем, в честь моего отца, который был весьма, весьма порядочный человек! – отвечала она.

– Хорошо; но когда же мы крестить его будем?

Елена при этом вопросе молчала некоторое время.

– Знаешь что, – начала она неторопливо и с расстановкой. – Если бы только возможно это было, так я желала бы лучше его совсем не крестить.

– Как не крестить? – воскликнул князь.

– Так, не крестить… Я и ты, разумеется, нисколько не убеждены в том, что это необходимо; а потому, зачем же мы над собственным ребенком будем разыгрывать всю эту комедию.

– Как же, ты так-таки совсем и хочешь оставить его некрещеным? – спросил князь, все еще не могший прийти в себя от удивления.

– Так, совсем некрещеным, – отвечала Елена, как бы ясно и определенно обдумавшая этот предмет.

– Но это, – начал князь, все более и более теряясь, – по нашим даже русским законам совершенно невозможно; ты этим подведешь под ответственность и неприятности себя и ребенка!

– Вот в том-то и дело; я никак не желаю, чтобы он жил под русскими законами… Ты знаешь, я никогда и ни на что не просила у тебя денег; но тут уж буду требовать, что как только подрастет немного наш мальчик, то его отправить за границу, и пусть он будет лучше каким-нибудь кузнецом американским или английским фермером, но только не русским.

– Но и там все-таки нельзя быть некрещеным.

– Там, то есть в Америке, он может приписаться к какой хочет секте по собственному желанию и усмотрению.

Князь, на первых порах, почти ничего не нашел, что ей отвечать: в том, что всякий честный человек, чего не признает, или даже в чем сомневается, не должен разыгрывать комедий, он, пожалуй, был согласен с Еленой, но, с другой стороны, оставить сына некрещеным, – одна мысль эта приводила его в ужас.

– Нет, я никак не желаю не крестить его! – сказал он, вставая с своего места и начав ходить по комнате.

По тону голоса князя и по выражению лица его Елена очень хорошо поняла, что его не своротишь с этого решения и что на него, как она выражалась, нашел бычок старых идей; но ей хотелось, по крайней мере, поязвить его умственно.

– Это почему ты не желаешь? Нельзя же иметь какое-то беспричинное нежелание!.. – спросила она.

– Да хоть потому, что я не желаю производить над сыном моим опыты и оставлять его уж, конечно, единственным некрещеным человеком в целом цивилизованном мире.

Последнее представление поколебало, кажется, несколько Елену.

– А китайцы и японцы?.. И это еще неизвестно, чья цивилизация лучше – их или наша!.. – проговорила она.

– Я нахожу, что наша лучше, – сказал князь.

– Я так нахожу, так хочу… Какой прекрасный способ доказывать и убеждать! – сказала насмешливо Елена. – Спросим, по крайней мере, Миклакова, – присовокупила она, – пусть он решит наш спор, и хоть он тоже с очень сильным старым душком, но все-таки смотрит посмелее тебя на вещи.

– Изволь, спросим! – согласился князь и вследствие этого разговора в тот же день нарочно заехал к Миклакову и, рассказав ему все, убедительно просил его вразумить Елену, так что Миклаков явился к ней предуведомленный и с заметно насмешливой улыбкой на губах. Одет он был при этом так франтовато, что Елена, несмотря на свое слабое здоровье и то, что ее занимал совершенно другой предмет, тотчас же заметила это и, подавая ему руку, воскликнула: