В водовороте - Страница 60

– А я, кузина, и не знал, что вы в городе, – зарапортовал он сейчас же, как вошел, своим мясистым языком, шлепая при этом своими губами и даже брызгая немного слюнями, – но вчера там у отца собрались разные старички и говорят, что у вас там в училище акт, что ли, был с месяц тому назад… Был?

– Был!.. Что же? – сказала ему Анна Юрьевна довольно суровым голосом.

– И там архиерей, что ли, какой-то был!..

– Был и архиерей, – говорила Анна Юрьевна тем же суровым голосом.

– И что там начальница училища какая-то есть… mademoiselle Жиглинская, что ли…

– Есть, что же?

– А то, что… – начал Оглоблин, и шепелявый язык его немного запнулся при этом, – будто бы архиерей… я, ей-богу, передаю вам то, что другие говорили, спросил даже: дама она или девица… Слышали вы это?

– Нет, не слыхала.

– Спросил, говорят, и потом у себя, что ли, или там в каком-нибудь интимном кружке своем и говорит: «что это, говорит, начальница в училище у Анны Юрьевны девица и отчего же elle est enceinte?»

– D'apres quoi est-ce qu'il pense cela? – воскликнула Анна Юрьевна, заметно обеспокоенная этим известием.

– Je ne sais pas, – отвечал Николя, пожимая плечами.

– Ну!.. Il se trompe!.. Elle n'est pas enceinte, mais elle est malade! – говорила Анна Юрьевна, желая как-нибудь спасти Елену от подобной молвы.

– C'est bien probable!.. – согласился и Николя. – Но ведь вы знаете, наши старички, – продолжал он, брызгая во все стороны слюнями, – разахались, распетушились… «В женском, говорят, заведении начальница с такой дурной нравственностью!.. Ее надобно, говорят, сейчас исключить!..»

Анна Юрьевна не на шутку при этом рассердилась.

– Дурная нравственность passe encore! – начала она, делая ударение на каждом почти слове. – От дурной нравственности человек может поправиться; но когда кто дурак и занимает высокую должность, так тут ничем не поправишь, и такого дурака надобно выгнать… Так вы это и скажите вашим старичкам – понравится им это или нет.

Николя при этом самодовольнейшим образом захохотал.

– Ей-богу, сказал бы, да рассердятся только; отцу разве скажу, – отшлепал он своим язычищем.

– Отцу скажите, – он из таких же!

– Из таких же! – подтвердил и Николя, продолжая хохотать. – Там они еще говорили, – присовокупил он более уже серьезным тоном, – в газетах даже есть статья о вашем училище.

– Какая статья? – спросила Анна Юрьевна. Сама она никогда не читала никаких газет и даже чувствовала к ним величайшее отвращение вследствие того, что еще во время ее парижской жизни в одной небольшой французской газетке самым скандальным образом и с ужасными прибавлениями была рассказана вся ее биография.

– Я потом отцу и говорю: «какая, я говорю, статья?» Он меня позвал в кабинет и подал: «на, говорит, свези завтра к Анне Юрьевне!»

И вслед за тем Николя вынул из кармана нумер газеты и подал его Анне Юрьевне. Та прочла статейку, и лицо ее снова запылало гневом.

– Ах, какое негодяйство! – воскликнула она.

Статейка газеты содержала следующее: «Нигилизм начинает проникать во все слои нашего общества, и мы, признаться, с замирающим сердцем и более всего опасались, чтобы он не коснулся, наконец, и до нашей педагогической среды; опасения наши, к сожалению, более чем оправдались: в одном женском учебном заведении начальница его, девица, до того простерла свободу своих нигилистических воззрений, что обыкновенно приезжает в училище и уезжает из него по большей части со своим обожателем».

Весть об этом в редакцию сообщил Елпидифор Мартыныч, который пользовал в оной и, разговорившись как-то там о развращении современных нравов, привел в пример тому Елену, которую он, действительно, встретил раз подъезжающею с князем к училищу, и когда его спросили, где это случилось, Елпидифор Мартыныч сначала объяснил, что в Москве, а потом назвал и самое училище.

«Печатая это, – гласила статья далее, – мы надеемся, что лица, поставленные блюсти за нравственностью юных воспитанниц, для которых такой пример может быть пагубен на всю их жизнь, не преминут немедля же вырвать из педагогической нивы подобный плевел!»

– Вы господина, что издает эту газету, знаете? – обратилась Анна Юрьевна к своему гостю.

– Знаю-с! – отвечал Николя.

– Ну, так передайте ему, что я презираю его мнением et que je me moque de ses pasquinades и учиться у него управлять моим училищем не буду!

– Хорошо-с, передам! – сказал, опять засмеясь, Николя и очень, как видно, довольный таким поручением. – У нас после того Катерина Семеновна была, – бухал он, не давая себе ни малейшего отчета в том, что он говорит и кому говорит. – «Что ж, говорит, спрашивать с маленькой начальницы, когда, говорит, старшая начальница то же самое делает».

– Это я, что ли, то же самое делаю?

– Да, вы; она ужасно вас всегда бранит… У вас вот тут внизу барон Мингер живет! – прибавил Николя, показывая на пол.

– Живет! – подтвердила Анна Юрьевна.

– Катерина Семеновна говорит, что вы за него замуж выходите.

– Выхожу, может быть… Ей-то что ж до этого!.. Завидно, что ли?

– Должно быть, завидно, что ее никто не берет! – сказал Николя и снова захохотал своим глупым смехом.

Наконец, выболтав все, что имел на душе, он стал прощаться с кузиной.

– Мне во многих еще местах надобно побывать! – говорил он, протягивая ей свою жирную и пухлую руку.

По уходе его Анна Юрьевна велела позвать к себе барона. Тот пришел.

– Дуралей этот Николя множество новостей мне привез, – сказала она ему.

– Новостей? – спросил барон с некоторым вниманием.

– Да, и ужасно какого вздору: прежде всего, что я за вас замуж выхожу… раз – враки.