В водовороте - Страница 108

108

– Потом еще, – допытывалась Елена, – они жили до сих пор!.. Этому уже лет пять прошло, как они эмигрировали; но отчего они вдруг все разорились?

– О, тому причина большая есть!.. – подхватил Жуквич. – До последнего времени правительство французское много поддерживало… в Англии тоже целые общества помогали, в Германии даже…

– А теперь, что же, они прекратили эту помощь?

Жуквич грустно склонил при этом свою голову.

– Теперь прекратили!.. Прусско-австрийская война как будто ж всему миру перевернула голову наизнанку; забыли ж всякий долг, всякую обязанность к другим людям; всем стало до себя только!..

– Ужасно! – повторила еще раз Елена. – Нельзя ли в Москве составить подписку в пользу их?.. Я почти уверена, что многие подпишутся.

– В Москве ж… подписку в пользу польских эмигрантов?.. Что вы, панна Жиглинская! – почти воскликнул Жуквич.

Елена сама поняла всю несбыточность своего предположения.

– В таком случае составьте подписку только между поляками московскими, – те должны отдать все; я хоть полуполька какая-то, но покажу им пример: я отдам все мои платья, все мои вещи, все мои книги!

– И все это будет такая ж крупица в море, – произнес Жуквич. – Вы прочтите: двести семейств без платья, без крова, без хлеба!..

У Жуквича при этом даже слезы выступили на глазах; у Елены тоже они искрились на ее черных зрачках.

– Ну, так вот что! – начала она. – Я просто скажу князю, чтобы он послал им денег сколько только может!

– О, нет, нет!.. – опять воскликнул Жуквич, кивая отрицательно головой. – Вы ж не знаете, какой князь заклятый враг поляков.

– Тут дело не в поляках, – отвечала Елена, – а в угнетенных, в несчастных людях. Кроме того, я не думаю, чтоб он и против поляков имел что-нибудь особенное.

– Против ж поляков он имеет!.. Я могу вам это доказать ясно, как божий день, из его заграничной жизни.

– Пожалуйста, я никогда ничего подобного от него не слыхала! – проговорила Елена с заметным любопытством.

Жуквич некоторое время медлил и как бы собирался с мыслями.

– Это было ж в Лондоне, – начал он, заметно приготовляясь к длинному рассказу. – Я ж сам, к сожалению, был виновником тому, что произошло… Был митинг в пользу поляков в одной таверне!.. Восстание польское тем временем лишь началось… Я только прибыл из Польши и, как живой свидетель, под влиянием неостывших впечатлений, стал рассказывать о том, как наши польские дамы не совсем, может, вежливо относятся к русским офицерам… как потом были захвачены в казармах солдаты и все уничтожены… Вдруг князь, который был тут же, вскакивает… Я передаю ж вам, нисколько не преувеличивая и не прикрашивая это событие: он был бледен, как лист бумаги!.. Голос его был это ж голос зверя разъяренного. «Если ж, говорит, вы так поступаете с нашими, ни в чем не виноватыми солдатами, то клянусь вам честью, что я сам с первого ж из вас сдеру с живого шкуру!» Всех так ж это удивило; друзья князя стали было его уговаривать, чтобы он попросил извиненья у всех; он ж и слушать не хочет и кричит: «Пусть, говорит, идут со мной ж на дуэль, кто обижен мною!..»

Елена слушала Жуквича с мрачным выражением в лице: она хоть знала нерасположение князя к полякам, но все-таки не ожидала, чтобы он мог дойти до подобной дикой выходки.

– Это, может быть, тогда произошло под влиянием какой-нибудь случайной минуты, но теперь, я надеюсь, этого не повторится, – проговорила она.

– Вы думаете ж? – спросил ее Жуквич.

– Совершенно уверена в том! – отвечала Елена.

– Разве ж красота женская способна так изменить человека? – сказал, пожимая плечами, Жуквич. – А я ж полагаю, что князь мне будет даже мстить, что я передал вам о положении моих несчастных собратов.

– Но чем он может мстить вам?.. Не донос же он на вас сделает, – возразила ему Елена, уже обидевшись за князя.

Разговор их при этом должен был прекратиться, потому что в гостиную вошли Анна Юрьевна и князь. Сей последний, как только взглянул на Елену, так сейчас догадался, что между ею и Жуквичем происходила весьма одушевленная и заметно взволновавшая их обоих беседа. Такое открытие, разумеется, не могло быть ему приятным и придало ему тревожный и обеспокоенный вид. Анна Юрьевна тоже явилась какая-то все еще расстроенная, да и барон, вскоре пришедший, никак не мог скрыть неприязни, которая родилась у него против князя за его отзыв о нем. Вечер, вследствие всего этого, начал тянуться весьма неодушевленно, и даже превосходнейшим образом приготовленное мороженое никого не развлекло: хозяева и гости очень были рады, когда приличие позволило сим последним двинуться по домам.

Князя до того мучила замечаемая им интимность между Еленой и Жуквичем, что он, едучи в карете с нею, не утерпел и сказал ей:

– Когда я вчера возвратился домой поутру и входил в гостиную, то случайно, конечно, видел в зеркало, что Жуквич вам читал какое-то письмо.

– Да, читал! – отвечала Елена, нисколько не смутившись.

– Но от кого же это письмо и какого рода? – спросил князь.

– Об этом много говорить надобно, а я сегодня слишком утомлена для того.

– Но вы, однако, мне скажете это?

– Непременно, – отвечала Елена.

У князя точно камень спал с души.

– А когда именно скажете? – присовокупил он.

– Завтра, вероятно! – отвечала Елена.

Она хотела прежде обдумать хорошенько, с чего ей начать и как лучше подействовать на князя, который, со своей стороны, убедясь, что между Еленой и Жуквичем начались не сердечные отношения, а, вероятно, какие-нибудь политические, предположил по этому поводу поговорить с Еленой серьезно.

108