В водовороте - Страница 99

К оглавлению

– Скажите, – начала Елена, все еще не совсем совладев с собой, – где вы встретились с Миклаковым?

– Я жил с ним месяца три ж на водах, – отвечал Жуквич.

– Значит, вы и княгиню Григорову знаете?

– Да!..

– И госпожу Петицкую?

– И госпожу Петицкую.

– Они все трое в одном доме живут? – присовокупила Елена после небольшого молчания.

– Нет ж!.. Княгиня и Петицкая в одной гостинице, а господин Миклаков в совершенно другой, более скромной.

– Но все-таки видаются между собою довольно часто?

– Каждодневно ж! – отвечал, слегка улыбаясь, Жуквич.

Елена опять помолчала некоторое время.

– А вот что еще, – начала она с каким-то уж нервным волнением, – вам известно содержание письма Миклакова?

– Нет! – отвечал Жуквич.

– Прочтите! – проговорила Елена и показала Жуквичу то, что писал о нем Миклаков.

Прочитав о себе отзыв, Жуквич только слегка и несколько грустно усмехнулся.

– Что же, Миклаков правду пишет про вас? Я, конечно, касательно только убеждений ваших говорю, – допрашивала его Елена.

– Кто ж в наше время, смотрящий здраво и не эгоистично на вещи, не имеет этих ж убеждений? – отвечал он ей тоже как бы больше вопросом.

– Ах, очень многие! – произнесла, слегка вздохнув, Елена. – Я потому так и спешу вас исповедать, чтобы знать, как с вами говорить.

– Говорите ж так, как вы сами желаете того! – произнес, склоняя перед ней голову свою, Жуквич.

– Ну, и прекрасно, значит!.. Скажите: делается ли в Европе, по крайней мере, что-нибудь во имя социалистических начал?

Жуквич сделал соображающую мину в лице.

– В общем, если хотите, мало ж!.. Так что самый съезд членов лиги мира в Женеве вышел какой-то странный… – проговорил он.

– А вы были на этом съезде? – спросила его Елена.

– Нет, я не был!.. Я ж был в это время болен в Брюсселе, – отвечал Жуквич, и если б Елена внимательно смотрела на него в это время, то очень хорошо бы заметила, что легкий оттенок краски пробежал у него при этом по всему лицу его. – Но в частности, боже ж мой, – продолжал он, несколько восклицая, – сколько есть утешительных явлений!.. Я сам лично знаю в Лондоне очень многих дам, которые всю жизнь свою посвятили вопросу о рабочих; потом, сколько ж в этом отношении основано ассоциаций, учреждено собственно с этою целью кредитных учреждений; наконец, вопрос о женском труде у вас, в России ж, на такой, как мне говорили, близкой череде к осуществлению…

Елена слушала Жуквича все с более и более разгорающимися глазами.

– Все это так-с! – произнесла она. – Но все это, как хотите, очень бледные начинания, тогда как другое-то, старое, отжившее, очень еще ярко цветет!

– А вы думаете ж, что начинания в каждом деле мало значат?.. – произнес с чувством Жуквич. – Возьму вами ж подсказанный пример… – продолжал он, устремляя вдаль свои голубые глаза и как бы приготовляясь списывать с умственной картины, нарисовавшейся в его воображении. – Взгляните вы на дерево, когда оно расцветает, – разве ж вся растительная сила его направляется на то, чтобы развивать цветки, и разве ж эти цветки вдруг покрывают все дерево? – Нисколько ж! Мы видим, что в это ж самое время листья дерева делаются больше, ветви становятся раскидистее; цветы ж только то тут, то там еще показываются; но все ж вы говорите, что дерево в периоде цветения; так и наше время: мы явно находимся в периоде социального зацветания!

– Это хорошо! – воскликнула Елена. – Эти бедные социальные цветки поцветут-поцветут да и опадут, а корни и ветви останутся старые.

– Да нет ж: эти цветки дадут семена, из которых начнут произрастать новые деревья!

– С такими точно корнями и ветвями, как и прежние! – подхватила Елена.

– Нет, с другими ж, с другими! – произнес многознаменательно Жуквич.

– Ах, не думаю, что с другими!.. – сказала грустным голосом Елена. – Может быть, у вас там в Европе это предчувствуется, а здесь – нисколько, нисколько!

– Но как ж меня заверяли, и наконец, я читал ж много, – перебил ее с живостью Жуквич, – что здесь социалистические понятия очень хорошо прививаются и усвоиваются…

– В Петербурге – может быть! – сказала ему Елена.

– Нет, здесь, именно ж в Москве! – повторил настойчиво Жуквич.

Елена сомнительно покачала головой.

– Прежде еще было кое-что, – начала она, – но и то потом оказалось очень нетвердым и непрочным: я тут столько понесла горьких разочарований; несколько из моих собственных подруг, которых я считала за женщин с совершенно честными понятиями, вдруг, выходя замуж, делались такими негодяйками, что даже взяточничество супругов своих начинали оправдывать. Господа кавалеры – тоже, улыбнись им хоть немного начальство или просто богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами.

– Грустно ж это слышать, – сказал Жуквич в самом деле грустным голосом, – а я ж было думал тут встретить участие, сочувствие и даже помощь некоторую, – присовокупил он после короткого молчания.

– Но в чем вам, собственно, помощь нужна? – спросила его Елена.

Жуквич опять некоторое время обдумывал свой ответ.

– Я – поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! – начал он, как бы взвешивая каждое свое слово. – Но всякий ж человек, как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду не поспеет. Вот отчего, как я вам говорил, в Европе все это разделилось на некоторые группы, на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего.

– То есть поляков, конечно? – подхватила Елена.

– О, да! – подтвердил Жуквич.