В водовороте - Страница 76

– Что нам, батюшка, предаваться бесполезным литературным разговорам!.. Выпьемте-ка лучше с нами водочки!

– Нет-с! Благодарю, я не пью, – отвечал отец Иоанн не без важности.

– А вы, отец дьякон? – спросил Миклаков дьякона.

– Я пью-с! – пробасил тот.

– Водку не пить, конечно, прекрасная вещь, – продолжал Миклаков, – но я все детство мое и часть молодости моей прожил в деревне и вот что замечал: священник если пьяница, то по большей части малый добрый, но если уж не пьет, то всегда почти сутяга и кляузник.

– Это есть, есть! – подтвердил с удовольствием и дьякон, улыбаясь себе в бороду.

Отец Иоанн эти слова, кажется, принял прямо сказанными на его счет, но по наружности постарался это скрыть.

– Образ жизни деревенских священников таков, – отвечал он, – что, находясь посреди невежественных крестьян, они невольно от скуки или обезумевать должны, или изощрять свой ум в писании каких-нибудь кляуз. Здесь вон есть и библиотеки и духовные концерты, – и то в нашем сане иным временем бывает крайне скучно.

– Ну, нет!.. По-моему, тут есть несколько другая причина, – возразил ему Миклаков, – они видят, что им каждодневно приходится обманывать этих невежественных крестьян, ну и совестно, люди попорядочнее и пьют со стыда!

Сам Миклаков, в продолжение всего этого разговора, пил беспрестанно и ничего почти не ел.

– Чем же они обманывают их? – спросил отец Иоанн с легким оттенком улыбки на лице.

– Как чем, батюшка? – воскликнул Миклаков. – Ах, отец Иоанн!.. Отец Иоанн!.. – прибавил он как бы дружественно-укоризненным голосом. – Будто вы не знаете и не понимаете этого…

Отец Иоанн позаметнее при этом улыбнулся, но вместе с тем указал Миклакову глазами на дьякона, как бы упрашивая его не компрометировать его и не говорить с ним о подобных вещах при этом человеке.

– Меня вот что всегда удивляло, – продолжал Миклаков, как бы вовсе не понявший его знака, – я знаю, что есть много умных и серьезно образованных священников, – но они, произнося проповеди, искренно ли убеждены в том, что говорят, или нет?

– Смотря по тому, что говорят… – отвечал отец Иоанн с прежней полуулыбкой.

– Стало быть, есть нечто и даже, может быть, несколько этих нечто, в чем вы сомневаетесь? – спросил Миклаков.

– Конечно, что нельзя же всего проверить умом человеческим, и потому многое остается неразгаданным, – отвечал опять как-то уклончиво отец Иоанн, – тайное предчувствие шептало ему, что он должен был говорить осторожно.

– Но надеюсь, что в этом случае не дьявол же вас смущает и поселяет в вас сомнение, – проговорил Миклаков, пожимая плечами.

– Разумеется… Что же такое дьявол?! – отвечал отец Иоанн, уже явно усмехаясь.

Выражение лица Миклакова в эту минуту мгновенно изменилось, из добродушного оно сделалось каким-то строгим.

– А ведь это скверно, батюшка, ужасно скверно! – воскликнул он.

Глаза Миклакова в это время совершенно уже посоловели, и он был заметно пьян. В эту же самую минуту вышла акушерка с шампанским.

Миклакову пришлось отдать ей свои последние десять рублей, что еще более усилило его дурное расположение духа.

– Скверно это-с, скверно! – продолжал он повторять.

Отец Иоанн смотрел на него с удивлением, не понимая, к чему он это говорит.

– Вот, изволите видеть, – объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), – в той статье, о которой вы так обязательно напомнили мне, говорится, что я подкуплен правительством; а так как я человек искренний, то и не буду этого отрицать, – это более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.

Отец Иоанн, а также и дьякон подались несколько назад на своих местах.

– И вот о том, батюшка, что вы, по вашим словам, во многом сомневаетесь, я – извините меня – должен буду донести моему начальству, а оно, вероятно, сообщит об этом митрополиту.

Отец Иоанн побледнел при этом.

– Я ничего подобного не говорил! – произнес он.

– Как, вы ничего не говорили? Нет! Нет!.. Не отнекивайтесь!.. По вашему священству вам стыдно такое запирательство чинить! Вы – светильники наши… – болтал Миклаков.

– Что же я такое говорил? – воскликнул отец Иоанн, у него губы даже дрожали при этом. – Донос и клевета, конечно, все могут на человека изобресть! – присовокупил он.

– Что на вас будет донос – это совершенно справедливо, но чтобы это была клевета – это вздор-с, совершеннейший вздор-с! – восклицал, как-то даже взвизгивая, Миклаков.

– Но я вас прошу, по крайности… – начал было отец Иоанн и не мог докончить, потому что в это время Елизавета Петровна позвала Миклакова к Елене.

– Это зачем? – спросил было тот.

– Нужно-с, ступайте! – повторила настоятельно Елизавета Петровна.

Миклаков послушался и пошел.

– Что это вы за глупости священнику говорили, что донесете на него? – сказала Елена сердитым голосом Миклакову, – весь предыдущий разговор она слышала от слова до слова из своей комнаты.

– Учу батьку, дрессирую немножко его! – отвечал Миклаков.

– Подите сейчас и скажите ему, что вы все это шутили.

– Ни за что, ни за что! – воскликнул Миклаков. – Пусть себе мучится и терзается… А вот у вас так ручку поцелую, ибо сейчас домой отправляюсь! – сказал Миклаков и в самом деле поцеловал у Елены руку.

– Говорят же вам, скажите, что вы шутили! – повторила ему еще раз Елена.

– Я ему скажу, только другое, только другое! – говорил Миклаков, выходя в залу, где сейчас же отыскал свою шляпу.

– Так я буду иметь неудовольствие донести на вас! – сказал он, расшаркиваясь перед отцом Иоанном. – А вас похвалю, похвалю, – поп настоящий! – отнесся он к дьякону и ушел.