В водовороте - Страница 146

146

Вошел управляющий, весь бледный и тоже уже слышавший о страшном случае.

– Князь оставил завещание после себя, – начал барон официальным и несколько даже строгим голосом, – а потому нужно знать, сколько у него недвижимого имения.

– Как это сказать вдруг, ваше превосходительство!.. – отвечал управляющий, немного уже и струсив.

– Ну, то есть, примерно, на годовой доход? – произнес барон еще строже.

– Тысяч на двадцать пять годового дохода еще осталось.

– Можете идти! – сказал ему барон.

Управляющий вышел из кабинета на цыпочках.

Барон в этом случае, кажется, интересовался узнать, сколько достанется еще княгине после мужа и что не мною ли очень отошло к незаконнорожденному сыну князя.

Вскоре затем к нему вошел Елпидифор Мартыныч.

– Что княгиня, – вы у нее были? – спросил барон.

– Все у нее был.

– К ней, вероятно, нельзя войти?

– Нет, она вся расшнурована, распущена!.. Все требует, чтобы убийц князя арестовали!

– Каких убийц? Он сам себя убил. Вот записка его о том и вот ящик от пистолетов с интересною надписью! – проговорил барон, показывая Елпидифору Мартынычу то и другое.

Елпидифор Мартыныч прочел записку и надпись на крышке ящика.

– К-ха! Сумасшествие от любви! – проговорил он. – Целый разряд такого рода сумасшедших есть; у нас в медицине так они и называются: сумасшедшие от любви.

– Есть такие? – спросил с любопытством барон.

– Есть! – подтвердил Елпидифор Мартыныч. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Целый год княгиня носила по мужу глубокий траур. Она каждую неделю ездила на его могилу и служила панихиды. Главным образом ее убивало воспоминание о насильственной смерти князя, в которой княгиня считала себя отчасти виновною тем, что уехала из дому, когда видела, что князь был такой странный и расстроенный. Все именитые родные князя оказали ей неподдельное участие и целыми вереницами посещали ее. Княгиня принимала их, со слезами на глазах благодарила, но сама у них бывать наотрез отказывалась, говоря, что она никогда не жила для света, а теперь и тем паче. Из посторонних у нее бывал только Елпидифор Мартыныч, наблюдавший за ее здоровьем, и барон, который ей необходим был тем, что устраивал ее дела по наследству от мужа, в чем княгиня, разумеется, ничего не понимала да и заботиться об этом много не хотела, потому что сама думала скоро пойти вслед за князем.

В первый раз в общество княгиня выехала по довольно экстренному случаю: барон, получив то почетное назначение, которого ожидал, не преминул сейчас же училище, основанное Анною Юрьевной, взять под свое попечительство. Испросив для него совершенно новый и гораздо более строгий устав, он приехал в одно утро к княгине и велел к себе вызвать г-жу Петицкую, которая в этот год еще больше поблекла, постоянно мучимая мыслью, что и в любимой ею Москве она никак и ничем не может улучшить свое положение и всю жизнь поэтому должна оставаться в зависимости. Когда Петицкая вышла к барону, то он просил ее присесть, видимо, приготовляясь повести с нею довольно продолжительный и серьезный разговор.

– Я к вам, madame Петицкая, с некоторым предложением.

Петицкая при этом потупила глаза и скромно приготовилась слушать.

– Вы, может быть, слыхали, что у Анны Юрьевны было училище, от которого она хоть и была устранена, но тем не менее оно содержалось на счет ее, а потом и я стал его поддерживать… Приехав сюда и присмотревшись к этому заведению, я увидел, что те плохие порядки, которые завела там Анна Юрьевна и против которых я всегда с нею ратовал, не только что не улучшились, но еще ухудшились.

– Ухудшились? – полувоскликнула Петицкая.

– Даже ухудшились! – повторил барон. – Терпеть подобные вещи я нашел невозможным для себя и испросил себе звание главного попечителя над этим училищем.

– Вот как! – произнесла Петицкая, все еще не догадывавшаяся, к чему все это ей говорил барон.

– Звание, если хотите, довольно высокопоставленное, – продолжал тот, – считающееся, пожалуй, выше сенаторского…

– Однако выше сенаторского считающееся!.. – опять полувоскликнула Петицкая.

– Почти!.. По крайней мере на всех придворных выходах мы стоим выше их. Но сами согласитесь, что чем важнее пост, тем всякий честный человек, поставленный на него, больше должен употреблять усилий, чтобы добросовестно исполнить свою обязанность, что я и решился сделать по крайнему своему разумению; но я один, а одному, как говорится, и у каши не споро: мне нужны помощники, нужны подчиненные, которым бы я мог доверять. Вы, в этом случае, одна из особ, – которую я очень хорошо знаю: я видел вашу дружбу, вашу преданность княгине и убежден, что женщина, способная быть таким другом, может быть хорошей и полезной руководительницей детям…

– Эдуард Федорович, вы слишком много мне приписываете! – произнесла г-жа Петицкая, потупляя свои глаза.

– Не комплименты, не комплименты желаю вам говорить, – подхватил барон, – а позволяю себе прямо предложить вам быть главной начальницей моего заведения; содержание по этой службе: квартира очень приличная, отопление, освещение, стол, если вы пожелаете его иметь, вместе с детьми, и, наконец, тысяча двести рублей жалованья.

– О, это так много, что… – начала Петицкая и уже совсем, совсем потупила свои глаза. Радость ее при этом случае была неописанная: вырваться на волю казалось ей теперь почти каким-то блаженством.

– Вы, значит, согласны принять эту должность? – спросил барон.

– Совершенно! – отвечала Петицкая. – Меня тут одно смущает, – прибавила она, помолчав немного: – как мне оставить княгиню совершенно одну жить: она и без того страшно скучает!..

146